Рассказ о пребывании А.С. Пушкина в Москве в сентябре - октябре 1826 года

На выставке «Пушкинская Москва», проходящей сейчас в «Государственном музее А. С. Пушкина» (ул. Пречистенка, 12), представлен любопытный стенд, на котором опубликованы данные о всех периодах пребывания великого русского поэта в Москве. При этом общая продолжительность проживания в древней столице, в которой, как известно, Александр Сергеевич Пушкин родился, посчитана в днях.

На стенде утверждается, что жизнь Пушкина от рождения до смерти после роковой дуэли с Дантесом составила 13762 дня. Из них 5099 дней он постоянно жил в Москве с рождения до отъезда на учёбу в Лицей, а ещё 662 дня в сумме прожил в недолгие приезды сюда в период с 1826 по 1936 год (всего было пятнадцать таких непродолжительных приездов в Москву). Таким образом, Александр Сергеевич в общей сложности прожил в Москве 5761 день. Это немалая доля его земной жизни (41,8%), поэтому неслучайно, что поэт любил Москву. Литературоведы подсчитали, что слово «Москва» встречается в произведениях Пушкина 140 раз, а относительное прилагательное «московский» — ещё 159 раз.

Первое известное упоминание Пушкиным Москвы (правда не самого города, а Москвы-реки) встретилось уже в одном из первых его стихотворений «Монах», написанном в 1813 году, когда он был ещё лицеистом. Ну и, конечно, у всех на слуху хрестоматийные строки из седьмой главы «Евгения Онегина»:

»Но вот уж близко. Перед ними
Уж белокаменной Москвы
Как жар, крестами золотыми
Горят старинные главы.
Ах, братцы! как я был доволен,
Когда церквей и колоколен,
Садов, чертогов полукруг
Открылся предо мною вдруг!
Как часто в горестной разлуке,
В моей блуждающей судьбе,
Москва, я думал о тебе!
Москва… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось!»

В Москве Пушкин не просто проводил время. Его дни были насыщены как встречами с давними друзьями и знакомыми, так и знакомствами с людьми, которые потом часто становились новыми друзьями или деловыми партнёрами. Проследим за этим на примере одного лишь 57-дневного периода жизни поэта в Москве с 8 сентября по 2 ноября 1826 года (даты здесь и далее приведены по старому юлианскому календарю, для перевода на новый стиль для дат XIX столетия нужно прибавить 12 дней). Попутно я буду приводить краткие сведения о друзьях и знакомых поэта, а также о зданиях, которые он посещал во время своего пребывания в Москве.

Утром 8 сентября 1926 года после долгого перерыва, связанного с его опалой по царской милости и ссылками подальше от столиц России (Кавказ, Крым, Одесса, Бессарабия, Михайловское), Александр Сергеевич приехал в Москву. А точнее, его вызвали в Москву для встречи с вступившим на престол новым российским императором Николаем Павловичем Романовым. В начале сентября 1826 года Николай I находился в Москве по случаю проведения мероприятий, связанных с его коронацией, прошедшей 22 августа в Успенском соборе Московского Кремля.

Так вот, сразу же после приезда Пушкина в Москву его доставили в Главный штаб, находившийся напротив Кремля (здание это не сохранилось до нашего времени). Дежурный генерал Алексей Николаевич Потапов немедленно сообщил об этом запиской начальнику штаба генералу Ивану Ивановичу Дибичу: «Имею честь донести Вашему Высокопревосходительству, что сейчас привезён с фельдъегерем Вальшем, из Пскова, отставной 10 класса Пушкин, который оставлен мною при дежурстве впредь до приказания». Дибич на записке в ответ написал: «Нужное, 8 сентября. Высочайше повелено, чтобы вы привезли его в Чудов дворец, в мои комнаты, к 4 часам пополудни».

В 4 часа дня Пушкин был принят императором Николаем I в Малом Николаевском (Чудовом) дворце Кремля. Дворец этот тоже не сохранился, но известны его фотографии, например, вот такая:

Аудиенция продолжалась около часа с глазу на глаз. О том, как она прошла, известно только из рассказов её участников. Со слов Пушкина, Николай I задал ему вопрос: «Что сделал бы ты, если бы 14-го декабря был в Петербурге?» — «Встал бы в ряды мятежников?». На что Пушкин ответил утвердительно, сказав, что сделал бы это, поскольку там были его друзья, но Бог уберёг его от этого.

На предложение царя изменить образ мыслей Пушкин, после долгой паузы, обещал сделаться иным. Николай пообещал Пушкину стать единственным цензором его произведений, отменил ссылку Пушкина и разрешил ему проживать в обеих столицах. Выйдя из кабинета с Пушкиным, Николай, обращаясь к придворным, произнёс: «Теперь он мой».

В общем, аудиенция завершилась с положительным для Пушкина итогом: новый государь избавил его от опалы, в которую он попал во время правления брата Николая I императора Александра I. В то же время отныне его свобода находилась под зорким царским контролем со стороны Николая I.

После разговора с царём Пушкин заселился в гостиницу «Европа», которой в то время владел Шестынин в доме купца М. Д. Часовникова. Пушкин, не имевший в течение всей своей жизни собственного дома, останавливался для проживания либо у друзей, либо снимал жильё, либо заселялся в гостиницы. Известно, что, приезжая в Москву в 1826 — 1836 годах, из пятнадцати раз он в восьми случаях останавливался в гостиницах.

Вот и в этот раз он почти два месяца проживал в гостинице «Европа». Она была удобна тем, что находилась в центре Москвы. Здание это до наших дней не сохранилось, но по описаниям в путеводителях первой половины XIX века выглядело очень красивым. Я нашёл в интернете рисунок, на котором предположительно изображено здание гостиницы «Европа»:

Здание гостиницы было одним из немногих в центре Москвы домов, уцелевших во время пожара 1812 года. Оно напоминало венецианский дворец: фасад был украшен арками, открытыми террасами, каменными крыльцами и галереями, резным белокаменным орнаментом. Дом, построенный в 1707 — 1708 годах для сибирского губернатора князя Матвея Петровича Гагарина, ставшего в 1707 году комендантом Москвы, в пушкинское время принадлежал купцу М. Д. Часовникову.

О пребывании поэта в гостинице «Европа» вспоминали впоследствии его друзья и знакомые. «По приезде Пушкина в Москву он жил в трактире „Европа“, дом бывший тогда Часовникова, на Тверской», — писал Сергей Александрович Соболевский М. Н. Лонгинову. «Пушкин временно жил в гостинице, бывшей на Тверской, в доме князя Гагарина, отличавшемся вычурными уступами и крыльцами снаружи… Там занимал он довольно грязный нумер в две комнаты, и я застал его, как обыкновенно заставал потом утром в Москве и в Петербурге, в татарском серебристом халате с голою грудью, не окружённого ни малейшим комфортом…», — вспоминал Ксенофонт Алексеевич Полевой.

Оставив в гостинице свои вещи, Пушкин вечером 8 сентября 1826 года отправился к своему дяде Василию Львовичу Пушкину, в дом, который тот снимал у Пелагеи Васильевны Кетчер на Старой Басманной улице. Этот деревянный дом был построен в 1819 году в стиле классицизм и предназначался для сдачи в частный наём. С 1824 по 1830 год его снимал Василий Львович Пушкин.

Он сохранился до наших дней. В 1988 году правительство Москвы выпустило постановление о создании в доме филиала Государственного музея А. С. Пушкина, посвящённого жизни Василия Львовича Пушкина. Музей открылся для посещения после длительной реставрации в 2013 году.

По Москве быстро распространились слухи о возвращения Пушкина из ссылки. Друг Пушкина Сергей Александрович Соболевский узнал об этом, будучи на балу у герцога Рагузского, и тотчас же прибыл к Василию Львовичу, где застал Пушкина за ужином.

Сергей Александрович Соболевский (1803 — 1870) был на четыре года моложе Пушкина.

Познакомились они через младшего брата Пушкина, Льва Сергеевича, с которым Соболевский вместе учился в Благородном пансионе в Петербурге. Словесность им преподавал Вильгельм Карлович Кюхельбекер, друживший с А. С. Пушкиным. Соболевскому было 15 лет, когда состоялось его знакомство с Александром Сергеевичем Пушкиным и другими лицеистами первого выпуска. Знакомство переросло в крепкую дружбу. Соболевский в течение жизни оказывал Пушкину содействие в домашних неурядицах, общественных столкновениях и денежных делах. Пушкин нередко представлял Соболевскому свои произведения, ценя ум, вкус и наблюдательность друга. Не раз он правил свои произведения по его совету. Известно также, что в 1827 году Пушкин заказал художнику Василию Андреевичу Тропинину написать свой, пожалуй, самый известный портрет именно для подарка Соболевскому.

А 8 сентября 1826 года, встретив Соболевского у дяди, в очередной раз попросил у него помощи в одном деликатном деле, а именно: передать графу Фёдору Ивановичу Толстому (Американцу) вызов на дуэль.

Занимательная история взаимоотношений Пушкина с Ф. И. Толстым в результате закончилась миром (в его достижении, кстати, большое участие тоже принял Соболевский). Потом Толстой даже был сватом у Пушкина, когда тот в 1929 году просил руки 17-летней Натальи Николаевны Гончаровой у её матери Натальи Ивановны, передав той письмо от будущего зятя. Мать, правда, через Толстого в 1829 году отказала Пушкину, но в 1831 году венчание поэта с Натальей Гончаровой всё-таки состоялась, и Фёдор Толстой на нём тоже присутствовал.

А вообще о Фёдоре Ивановиче Толстом (1782 — 1846) можно рассказывать много и долго, поскольку он был незаурядной личностью.

Он отличался необыкновенным темпераментом, был заядлым картёжником, зачастую мухлевавшим во время игры, и бретёром, то есть заядлым дуэлянтом, готовым драться по любому поводу. Говорят, что на дуэлях он лишил жизней одиннадцать человек. Первый раз он дрался на дуэли в 1799 году, когда Пушкин только что родился. А в 1803 году он отправился в кругосветное плавание в качестве члена команды шлюпа «Надежда» под командованием капитана Ивана Фёдоровича Крузенштерна. За какие заслуги ему удалось попасть в команду шлюпа, неизвестно, поскольку до этого Толстой никогда не плавал по морю. Но «кругосветка» для него завершилась досрочно высадкой на одном из Алеутских островов (говорят, что за недостойное поведение во время плавания), поэтому он и получил прозвище «американец». Вернулся в Россию через некоторое время. Участвовал в Отечественной войне 1812 года, получив звание гвардейского офицера.

С Пушкиным он познакомился в октябре — ноябре 1819 года во время карточной игры. Пушкин заметил, что Толстой передёргивает карты, а потому выигрывает. Закончилось это ссорой, но до дуэли в тот раз не дошло. А через два года во время ссылки Пушкин, будучи в Кишинёве, узнал, что Фёдор Толстой распустил в столице порочащие его (Пушкина) слухи, за что Пушкин и собирался вызвать его на дуэль и, зная, что его соперник опытный дуэлянт, даже усиленно готовился к этой дуэли, тренируя твёрдость постановки руки.

И ещё интересный факт, о котором я не знал. Оказывается, что Мария Ивановна Лопухина, изображённая на замечательном портрете кисти Владимира Лукича Боровиковского, была родной сестрой Фёдора Толстого (Американца).

Но не Толстой является главным героем этого моего рассказа. Поэтому вернусь в сентябрь 1826 года, когда Александр Сергеевич Пушкин после долгой ссылки вновь появился в Москве.

На следующий день, 9 сентября 1826 года, Пушкин сначала был в гостях у С. А. Соболевского в доме Ренкевича на Собачей площадке. Как известно, Собачья площадка перестала существовать в Москве во время прокладки Калининского проспекта (ныне Новый Арбат) в начале 1960-х годов. Был снесён и дом Ренкевича. Но то, где проживал Соболевский, можно увидеть на рисунке Аполлинария Михайловича Васнецова, сделанном в 80-е годы XIX века.

Это, собственно, не сам дом Ренкевича, а его флигель, который снимал Соболевский. А как выглядел сам дом до сноса, можно увидеть на сохранившейся фотографии конца 1950-х годов.

По воспоминаниям Соболевского, в тот день Пушкин «выронил (к счастью — что не в кабинете императора) свои стихотворения о повешенных, что с час времени так его беспокоило, пока они не нашлись!!!». А вообще этот визит Пушкина к Соболевскому был предпринят для того, чтобы обсудить возможность издания в Москве второй главы «Евгения Онегина».

После Соболевского Пушкин посетил княгиню Веру Фёдоровну Вяземскую, жену Петра Андреевича Вяземского, в их собственном доме в Чернышевском переулке (сейчас это Вознесенский переулок, дом 9). Сам Пётр Андреевич, не желая быть в Москве во время коронации императора, уехал на это время в Петербург. С Пушкиным они встретились позже. Зато всё его семейство было радо приезду к ним поэта. Сын Вяземских Павел вспоминал потом: «Все — дети, учителя, гувернантки бросились в верхний этаж, в приёмные комнаты, взглянуть на героя дня». Пушкин рассказал Вере Фёдоровне об аудиенции у Николая I и о словах царя, которыми он закончил их разговор: «Ну теперь ты не прежний Пушкин, а мой Пушкин».

Московский двухэтажный особняк Вяземских сохранился до нашего времени, и на его стене висит мемориальная табличка:

Супружеская чета князей Вяземских была тесно связана дружбой с Александром Сергеевичем Пушкиным, хотя и Пётр Андреевич, и Вера Фёдоровна были старше на несколько лет (на 7 и 9 лет, соответственно).

Сначала с Пушкиным познакомилась Вера Фёдоровна. Это случилось в 1824 году в Одессе, когда Александр Сергеевич находился там в ссылке. Между ними довольно быстро установились дружеские и доверительные отношения, сохранившиеся до конца жизни поэта. Вяземская полушутливо называла его «приёмным сыном». Письма княгини Веры к мужу из Одессы являются одним из источников сведений о Пушкине в период его южной ссылки.

Через жену близким другом и постоянным корреспондентом Пушкина стал и Пётр Андреевич Вяземский.

И несколько слов о Павлуше (Павле Петровиче) Вяземском, чьи воспоминания о приезде к ним в дом Пушкина в сентябре 1826 года я привёл выше. Ему в то время исполнилось всего шесть лет, и будущий российский дипломат, сенатор и литератор в юные годы мог выглядеть следующим образом:

В детстве и юношестве Павел Вяземский неоднократно встречался с А. С. Пушкиным в своём доме, где Пушкин записал ему в альбом шутливое шестистишье:

»Душа моя Павел,
Держись моих правил:
Люби то-то, то-то,
Не делай того-то.
Кажись, это ясно.
Прощай, мой прекрасный».

Утром следующего дня, 10 сентября 1826 года, у Пушкина в гостинице находился с визитом его дальний родственник поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов, приходившийся Пушкину четвероюродным братом. Он получил через С. А. Соболевского приглашение «слушать Годунова ввечеру».

Нельзя сказать, что Веневитинов входил в круг самых близких друзей Пушкина. Может быть, отношения между ними и вылились бы в более тесные, нежели дальнее родство, но Веневитинов в начале марта 1827 года сильно простудился и вскоре скончался. Пушкин присутствовал на его похоронах на кладбище Симонова монастыря в Москве.

В Москве в Кривоколенном переулке сохранился дом, принадлежавший с 1805 по 1840 год отцу поэта Владимиру Петровичу Веневитинову, в котором Пушкин неоднократно бывал во время своих приездов в Москву.

На следующий день, 11 сентября, Михаил Петрович Погодин, который до этого не был лично знаком с Пушкиным (их мимолётное знакомство, подкрепленное частыми встречами в последующие дни, состоится как раз 11 сентября у Веневитиновых) записал в своём дневнике рассказ Веневитинова о его визите и разговоре с Пушкиным. Пушкин назвал уже созданные им произведения и замыслы будущих: «У него ещё „Самозванец“, „Моцарт и Сальери“, „Наталья Павловна“ (т. е. „Граф Нулин“), продолжение „Фауста“, восемь песен „Онегина“ и отрывок из 9-й». Решалась и участь задуманного Погодиным и Веневитиновым альманаха: Пушкин возражал против альманаха и отдавал предпочтение новому литературному журналу. На предложение Веневитинова сделать редактором Погодина Пушкин попросил познакомить его с ним.

Днём 10 сентября 1826 года Пушкин встретился со знакомым ему по Одессе поэтом Василием Ивановичем Туманским (1800 — 1860). Ровесник, друг его друзей, поэт Туманский был для изгнанника в Одессе приятным и понимающим собеседником. Позже Пушкин посвятил Туманскому строфу в «Евгении Онегине», дружескую эпиграмму:

»Туманский Фебу и Фемиде
Полезно посвящая дни,
Дозором ездит по Тавриде
И проповедует Парни.»

Портрет молодого Туманского, мечтательного юноши с романтическими кудрями до плеч, Пушкин изобразил в рукописи второй главы «Евгения Онегина». Возможно, так он представлял себе образ Владимира Ленского «с кудрями чёрными до плеч».

Позже Пушкин писал Туманскому из Михайловского, следил за его творчеством. Уже в Москве, рецензируя альманах «Северная лира», Пушкин одобрительно отозвался о стихах Туманского. И всё же можно отметить, что Пушкин по-разному относился к Туманскому: порой с иронией, порой с раздражением, но он любил его и как поэта, и как человека.

А при встрече 10 сентября 1826 года В. И. Туманский, приехавший в Москву на коронационные торжества, познакомил Пушкина с неизвестными ещё в России и неопубликованными во Франции стихами французского поэта Андре Мари де Шенье (1762 — 1794), ставшего одной из жертв революционного террора во Франции. Туманский познакомил Пушкина также со своим переводом стихотворения Андре Шенье «Гондольер и поэт».

Ну, а вечером 10 сентября в доме у С. А. Соболевского Пушкин в первый раз публично прочитал трагедию «Борис Годунов». Его слушали Соболевский, Веневитинов, Пётр Яковлевич Чаадаев, граф Михаил Юрьевич Виельгорский и Иван Васильевич Киреевский.

Из событий следующего дня, 11 сентября 1826 года, можно отметить, что в доме у Веневитиновых, куда Пушкин заехал на несколько минут, он познакомился с Михаилом Петровичем Погодиным (1800 — 1875).

Во Всероссийском музее А. С. Пушкина хранится литографический портрет М. П. Погодина из архива П. И. Бартенева, напечатанный в Праге в 1846 году. Это, пожалуй, самый «молодой» портрет Михаила Петровича, который мне удалось отыскать на просторах интернета:

Этот известный в будущем русский историк, коллекционер и издатель в 1820-е годы активно занимался литературной деятельностью, став секретарём Общества любителей русской словесности. В 1826 году Погодин начал издавать литературный альманах «Урания», в который привлёк многих поэтов и литературных критиков того времени: Д. В. Веневитинова, Е. А. Баратынского, А. Ф. Мерзлякова, Ф. И. Тютчева, С. П. Шевырёва, П. Я. Вяземского и др. По просьбе Вяземского Пушкин тоже представил в альманах пять своих стихотворений.

В дневнике за 11 сентября 1826 года Погодин записал рассказ Д. В. Веневитинова о чтении «Годунова», о планах издания журнала, о просьбе Пушкина познакомить его с ним (Погодиным) и, наконец, о встрече с Пушкиным: «Между прочим приезжает сам Пушкин. Я не опомнился. „Мы с вами давно знакомы“, — сказал он мне, — „и мне очень приятно утвердить и укрепить наше знакомство нынче“. Пробыл минут пять — превертлявый и ничего не обещающий снаружи человек. Завтра к нему обещал везти Веневитинов из университетского дежурства».

Утром 12 сентября 1826 года Пушкина посетил Д. В. Веневитинов, с которым позже они обедали в недавно открытой французской «ресторации Яръ» на Кузнецком мосту. Очень известное и популярное в Москве место, которое потом перекочевало с Кузнецкого моста в несколько других московских районов. А в 1826 году «открылась ресторация с обеденным и ужинным столом, всякими виноградными винами и ликёрами, десертами, кофием и чаем при весьма умеренных ценах». Владельцем этой «ресторации» с гостиницей был француз Транкиль Ярд, и размещалась она на углу Кузнецкого моста и Неглинной улицы в доме сенатского канцеляриста Людвига Шавана.

Кстати, этот трёхэтажный дом в центре Москвы до сих пор сохранился, в нём сейчас на первом этаже размещены офис «Альфа-банка», различные магазинчики и ресторан (как же без него) с итальянским названием «Джонджоли».

Приезжая в Москву, А. С. Пушкин неоднократно посещал ресторацию Ярда. У него в ресторане было даже любимое блюдо — сладкий суп с ревенем. Известно также, что 27 января 1831 года Пушкин, Баратынский, Вяземский и Языков здесь поминали скончавшегося 14 января своего общего друга поэта Антона Дельвига.

Вечером 12 сентября Пушкин вместе с С. А. Соболевским присутствовал в Большом театре на представлении комедии А. А. Шаховского «Аристофан». Играл имевший большой успех актёр Михаил Семёнович Щепкин, которого Пушкин впервые увидел на сцене. Не буду вдаваться в подробности биографии М. С. Щепкина, приведу лишь фотографию актёра с сайта Малого театра:

Весть о присутствии Пушкина на спектакле мгновенно разнеслась по театру, его имя повторялось в общем гуле. Все лица, все бинокли были обращены на него, «стоявшего между рядами и окружённого густою толпой». В антракте Соболевский подвёл к Пушкину М. П. Погодина, и они поговорили об Аристофане и о вновь отстроенном Большом театре. В этот вечер Пушкина впервые увидели сестры Екатерина и Елизавета Ушаковы, а Е. А. Баратынский познакомил его с Николаем Васильевичем Путятой.

На 13 сентября 1826 года было намечено проведение народных гуляний на Девичьем поле в честь коронации Николая I, который Пушкин вместе с братьями Веневитиновыми и Соболевским собирался посетить. Однако праздник из-за плохой погоды перенесли на 16 сентября.

Приехавший к Веневитиновым Пушкин встретил там М. П. Погодина, прочитал ему только что сочинённые песни о Разине «Как по Волге-реке по широкой» и »Что не конский топот, не людская молвь». Прослушав, Погодин рассказал Пушкину ещё про одно предание о Разине, известное ему в отрывке из «Хронографа» и касающееся эпизода с воеводой и шубой.

Вместе с тем, высказанная Пушкиным мысль об издании литературного журнала, противостоящего «Московскому Телеграфу» и «Северной Пчеле», начинает занимать московских литераторов. Так, М. П. Погодин написал в дневнике: «Думал о нём (о журнале) — если бы согласился Пушкин, а прежде издать бы альманах вместе».

На третий день знакомства Пушкина с Н. В. Путятой в Большом театре, 14 сентября 1826 года, Е. А. Баратынский повёз его к Пушкину. Путята написал об этом в своей записной книжке: «Дня через два Е. Баратынский, другой поэт-изгнанник, недавно оставивший печальные граниты Финляндии, повёз меня к Пушкину, в гостиницу Hôtel du Nord, на Тверской. Пушкин со мной был очень приветлив…».

А ещё в этот день Пушкин познакомился с Софьей Фёдоровной Пушкиной — свояченицей его с И. И. Пущиным общего друга Василия Петровича Зубкова и дальней родственницей самого Пушкина. Александр Сергеевич сразу влюбился в девушку «с прекрасным греческим профилем и чёрными как смоль глазами», и некоторое время она занимала его мысли, став адресатом его стихотворений.

Буквально на следующий день, 15 сентября 1826 года, Пушкин написал стихотворение «Ответ Ф.Т*** („Нет не черкешенка она“), посвящённое Софье Фёдоровне Пушкиной и являющееся ответом на стихотворение. Ф. А. Туманского „Она черкешенка собою“, посвящённое ей же.

»Нет, не черкешенка она, —
Но в долы Грузии от века
Такая дева не сошла
С высот угрюмого Казбека.

Нет, не агат в глазах у ней, —
Но все сокровища Востока
Не стоят сладостных лучей
Ее полуденного ока».

Позже Пушкин даже собрался было жениться на Софье Фёдоровне, но получил отказ.

В тот же день Франтишек Иероним (Франц Семёнович) Малевский написал своим сёстрам о возвращении из ссылки Пушкина: «Я должен вам рассказать о том, что теперь очень занимает Москву… Пушкин, молодой и известный поэт, здесь. Альбомы и лорнеты в движении; он сначала за свои стихи был сослан в свою деревню. Теперь Государь позволил ему вернуться в Москву. Говорят, Государь имел продолжительный разговор с ним, обещал, что сам будет цензором его произведений и в зале, полной публики, назвал его первым поэтом России. Публика не находит слов для восхваления этой царской милости. Две трагедии Пушкина будто бы заслужили Высшее одобрение и будто скоро увидят свет».

16 сентября 1826 года на Девичьем поле в Москве состоялся перенесённый на этот день народный праздник по случаю коронации императора Николая I.

Это событие потом было отмечено литографией в альбоме Луи Куртена и Виктора Адама, изданном во Франции двумя годами позже.

В Москве было устроено самое большое гуляние за всю историю Девичьего поля. Для высоких гостей — императорской семьи и приближённых к ней — была построена ротонда, окружённая несколькими изящными галереями. Для простого люда установили столы со всевозможными угощениями: фруктами, выпечкой, мёдом, пивом, жареными бараниной и птицей, ветчинными окороками и даже бараньими головами с золотыми рогами на блюдах с красной каймой. Около столов соорудили два больших и 16 малых фонтанов, из которых должны были бить струи белого и красного вина.

Перед празднеством заранее распространялись афиши, где излагался распорядок праздника: по первому сигналу народ должен был подойти к скамьям, по второму расположиться за столами, а по третьему приступить к трапезе.

Однако в действительности, как говорится, «всё пошло не по плану». Праздник собрал тысячи людей, которые, как только прозвучал первый сигнал, огромной толпой, пренебрегая распорядком, кинулись к столам и фонтанам. Всего в несколько минут были сметены все угощения, скамьи, столы и даже галереи были разломаны. Уже через четверть часа на месте украшенной торжественной площади осталось только голое, истоптанное поле с волнующейся на нём толпой.

Пушкин, Н. А. Мельгунов и С. А. Соболевский тоже отправились на Девичье поле. Впечатлениями от увиденного там Пушкин чуть позднее поделился с М. П. Погодиным во время обеда в доме Ивана Дмитриевича и Екатерины Александровны Трубецких в их усадьбе на Девичьем поле (до нашего времени не сохранился), дальних своих родственников, заметив иронически: «Жаль, что на этом празднике было мало драки, мало движения».

К слову сказать, это празднование надолго прекратило проведение подобных мероприятий на Девичьем поле. После этого поле обычно использовалось лишь для воинских смотров и солдатских учений.

На следующий день, 17 сентября 1826 года, Пушкин познакомился на балу у Веневитиновых с литературным критиком и поэтом славянофильских убеждений Степаном Петровичем Шевырёвым (1806 — 1864), высказал похвалу его стихотворению «Я есмь», напечатанному в альманахе «Урания», изданном Н. П. Погодиным, и даже повторил несколько стихов из него.

Там же состоялось ещё знакомство Пушкина с поэтом Алексеем Степановичем Хомяковым (1804 — 1860), его братом и другими членами кружка «любомудров». Это всё были знакомые Дмитрия Веневитинова.

18 сентября 1826 года Пушкин с утра вновь у Веневитиновых, где наизусть прочитал С. П. Шевырёву поэму «Граф Нулин».

Позже в тот же день Пушкин посетил писателя и цензора Ивана Михайловича Снегирёва и привёз ему домой вторую главу «Евгения Онегина». Снегирёв сделал об этом запись в дневнике, а также о том, что С. А. Соболевский привёз к нему «цензуровать стихи Пушкина». В общем, это был чисто деловой визит Пушкина к человеку, от которого могла зависеть судьба написанных поэтом произведений.

Кратко о Снегирёве. Иван Михайлович Снегирёв (1793–1868), русский историк, этнограф, фольклорист и искусствовед. Преподаватель (в 1816 года) и профессор (с 1826 года) Московского университета. С 1826 года стал также цензором Московского цензурного комитета.

19 сентября 1826 года в Москву из Петербурга вернулся близкий друг Пушкина Пётр Андреевич Вяземский. По воспоминаниям Веры Фёдоровны Вяземской, Пушкин, услыхав о его приезде, «бросился к нему, но не застал дома, и когда ему сказали, что князь уехал в баню, Пушкин явился туда, так что первое их свидание после многолетнего житья в разных местах было в номерной бане».

20 сентября 1826 года у Пушкина в гостях был М. П. Погодин, который на следующий день сделал запись в дневнике о своём визите: «К Пушкину — говорили о Карамзине. Я сказал, что его история есть II/II, а не I, что он не имел точки, с которой можно видеть и проч. Разговоров о религии поддержать нельзя. Издавать журнал — это будет чудно!»; кроме того, в разговоре Пушкин признался, что в «Бахчисарайском фонтане» больше всего любит эпиграф; рассказывал, какое лицо бывало у Карамзина, когда он «отыскивал какое-нибудь выражение для своей мысли… Мудрено по-русски писать хорошо».

Уместно, наверное, в связи с этим вспомнить, каков же был эпиграф к «Бахчисарайскому фонтану», раз уж речь зашла о нём. Эпиграфом послужили слова персидского поэта Саади «Бустан»: «Многие, так же, как и я, посещали сей фонтан; но иных уж нет, другие странствуют далече». Пушкину, видимо, нравилось это изречение, и потому он ещё раз вернулся к нему в «Евгении Онегине» в перефразированном виде, иносказательно вспоминая о декабристах, среди которых «иных уж нет, а те далече»:

»Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал…
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал».

В тот же день по поручению Пушкина С. А. Соболевский подал в Цензурный комитет рукопись: «Две повести. Граф Нулин и Братья разбойники» (на 27 страницах в лист).

21 сентября 1826 года не были отмечены какими-либо значимыми событиями из жизни Пушкина в Москве, а 22 сентября 1826 года началось с посещения Пушкиным княжеской четы Сергея Сергеевича и Натальи Степановны Голицыных, петербургских знакомых Пушкина, приехавших на коронацию Николая I. В альбом Натальи Степановны, которая была подругой юности дальних родственниц поэта Анны Фёдоровны и Софьи Фёдоровны Пушкиных, Александр Сергеевич рядом с автографами Гизо, Бенжамена Констана и «упоительного Россини» вписал четыре строки из своего написанного двумя годами ранее (26 сентября 1824 года) стихотворения «Разговор книгопродавца с поэтом»:

«Она одна бы разумела
Стихи неясные мои;
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви!»

В тот же день Пушкин познакомился с Сергеем Дмитриевичем Полторацким (1803 — 1884) — знаменитым в будущем русским библиофилом и библиографом, посетив его дом на Большой Калужской улице.

Полторацкий был первым, кто познакомил европейских читателей с именем Пушкина: с начала 1820-х годов он писал о пушкинском творчестве в передовом французском журнале «Revue encyclopedique». А в 1823 году Полторацкий был выслан в деревню под надзор полиции за напечатанную в этом журнале заметку об оде «Вольность» и стихотворении «Деревня».

О знакомстве Пушкина с Полторацким до их встречи в Москве достоверных сведений не имеется, зато есть разнообразные свидетельства их дружеского общения в 1826 — 1829 годах. Так, сам Сергей Дмитриевич вспоминал позднее, как «показывал Пушкину в Москве в сентябре 1826 года, в нашем доме за Калужскими воротами список оды „Вольность“». Пушкин наотрез тогда отказался посмотреть и поправить список оды «Вольность» в собрании Полторацкого. Скорее всего он не захотел это сделать, памятуя о только что состоявшейся аудиенции у Николая I, закончившейся возвращением его из опалы. Любой бы, наверное, поступил точно также, оказавшись на его месте.

А вообще роль Полторацкого в деле сохранения творческого наследия Пушкина и пропаганды его произведений в России и за рубежом весьма велика. Уже с середины 1820-х годов Сергей Дмитриевич стал собирать пушкинские рукописи. На страницах «Московского телеграфа» он сообщал читателям о предстоящем издании «Цыган» и завершении работы над «Борисом Годуновым», о переводах на французский язык «Бахчисарайского фонтана», «Цыган», «Кавказского пленника». После смерти Пушкина Полторацкий на протяжении многих десятилетий упорно разыскивал неопубликованные его произведения, в особенности стихотворения, «презревшие печать». Активно сотрудничая с Герценом и Огаревым, он пересылал им в Лондон запрещённые в России издания и списки неизданных пушкинских произведений.

И несколько слов о доме Полторацких на Большой Калужской улице, где Пушкин не раз бывал во время своих приездов в Москву. Дом в усадьбе статской советницы Анны Петровны Полторацкой изначально был построен по проекту архитектора Алексея Никитича Бакарева в манере своего учителя Матвея Фёдоровича Казакова для Д. Н. Лопухина. В 1809 году Д. Н. Лопухин скончался, дом перешёл к его племяннице, графине А. А. Орловой-Чесменской, которая, в свою очередь, продала его семейству Полторацких.

Дом уцелел в пожаре 1812 года. Трёхэтажное здание, увенчанное куполом, соединялось двухэтажными переходами с боковыми флигелями: в нём было 62 «жилых покоя». За домом простирался огромный сад с прудами. Предполагаемый вид усадебного дома показан на следующем рисунке:

Усадьба во владении Полторацких находилась до 1832 года, когда её со всеми постройками выкупило московское купечество. После этого в доме функционировало городское мещанское училище, здание расширялось и несколько раз перестраивалось, фасад изменился. После революции, в 1918 году, корпуса мещанского училища были переданы Горной академии, и в настоящее время здесь располагается один из корпусов Московского государственного горного университета (Ленинский проспект, 6).

Известно также, что 22 сентября 1826 года Пушкин слушал рассказы «сведущих» людей о подробностях следствия и суда над участниками декабрьского возмущения 1825 года на Сенатской площади и о казни декабристов 13 июля 1826 года. К «сведущим» людям в этот день относились Николай Васильевич Путята, бывший свидетелем казни, и Василий Петрович Зубков, побывавший в Петропавловской крепости.

Возможно, под впечатлением от этих рассказов Пушкин в этот день нарисовал девять профильных портретов на одном листе, среди них портреты П. И. Пестеля, С. П. Трубецкого, К. Ф. Рылеева, П. А. Вяземского, сделав на листе надпись карандашом: «Tout cela a été dessiné par A. Pouchkin». Нарисовал ещё несколько портретов: К. Ф. Рылеева, А. П. Юшневского, П. И. Пестеля, Д. В. Веневитинова, П. А. Вяземского, В. Ф. Вяземской, А. Л. Давыдова; а также два автопортрета один под другим (с кудрями и с бакенбардами). Вот фрагмент листа с рисунками А. С. Пушкина из альбома В. П. Зубкова, на котором изображены: Вяземский (вверху), левее и ниже молодой Пестель, в центре Сергей Трубецкой, справа Кондратий Рылеев, в снизу три профиля Веры Вяземской.

23 сентября 1826 года Пушкин впервые посетил дом З. А. Волконской на Тверской улице, и хозяйка в честь знакомства спела ему романс И. И. Геништы на слова элегии Пушкина «Погасло дневное светило». Пушкин, по словам П. А. Вяземского, «был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства… краска вспыхивала на лице его».

Княгиня Зинаида Александровна Волконская (1789–1862), урождённая княжна Белосельская-Белозерская — хозяйка литературно-музыкального салона в Москве, писательница, поэтесса, певица и композитор, видная фигура русской культурной жизни первой половины XIX века.

М. П. Погодин, записавший (со слов Веневитиновых) рассказ о посещении Пушкиным Волконской, отметил разговор о драме, в частности о Шекспире, и слова Пушкина об отношении к английскому гению: «У меня кружится голова после чтения Шекспира, я как будто смотрю на бездну». С этого дня и до своего отъезда в Петербург (в мае 1827 года) Пушкин стал постоянным посетителем салона З. А. Волконской.

Дом № 14 по Тверской улице в Москве, в котором размещался салон Зинаиды Александровны Волконской, сохранился до нашего времени и сейчас выглядит вот так:

История этого дома, построенного в конце 80-х годов XVIII века по проекту Матвея Фёдоровича Казакова для Екатерины Ивановны Козицкой, многогранна. Впоследствии в качестве приданого дочери Козицких Анны дом перешёл русскому дипломату Александру Михайловичу Белосельскому-Белозерскому, имевшему от первого брака двух дочерей, одной из которых и была Зинаида Александровна, урождённая Белосельская-Белозерская, ставшая в 1811 году Волконской после того, как вышла замуж за Никиту Григорьевича Волконского, родного брата будущего декабриста Сергея Григорьевича Волконского.

В 1824 году Зинаида Александровна переехала в Москву и поселилась в доме отца на Тверской улице, 14, где и открыла свой знаменитый салон. В 1829 году она уехала в Италию, но дом оставался во владении Белосельских-Белозерских до 1870 года, когда его приобрёл Самуэль Миронович Малкиель, занимавшийся поставками обуви для российской армии. Он основательно переделал дом под свои нужды.

А в 1898 году дом приобрёл петербургский купец-миллионер Григорий Григорьевич Елисеев, который затеял новую глобальную перестройку для размещения в нём хорошо известного и популярного всем «Елисеевского магазина». Магазин этот под названием «Гастроном № 1» сохранился и в советское время вплоть до развала СССР. В 1991 году дом был приватизирован. Вот такая история, в которой на долю Пушкина пришлось совсем немного.

Ну и ещё одно упоминание о 23 сентября 1826 года в связи с Пушкиным. В этот день С. А. Соболевский по поручению Пушкина подал в Цензурный комитет рукопись второй главы романа «Евгений Онегин» (на 18 страницах, в четверть листа).

24 сентября 1826 года к Пушкину приехал цензор Иван Михайлович Снегирёв, которому была передана для просмотра вторая глава «Онегина». Он предложил Пушкину «несколько замечаний», с которыми Пушкин согласился, «выкинув и переменив несколько стихов». Согласно дневнику Снегирёва, разговор при встрече шёл о народных привычках и поверьях: «…сказывал мне, что есть в некоторых местах обычай Троицкими цветами обметать гробы родителей, чтобы прочистить им глаза. Талант его виден и в глазах его; умён и остр, благороден в изъяснении и скромнее прежнего. Опыт не шутка».

Затем Пушкин слушал в салоне З. А. Волконской пение Екатерины Петровны Риччи (урождённой Луниной). По семейным преданиям, у певицы хранилась вырезка из письма Пушкина, адресованного неизвестному лицу, со словами: «Еду сегодня в концерт великолепной, необыкновенной певицы Екатерины Петровны Луниной».

В тот же день Пушкин прочитал рукопись П. А. Вяземского «О жизни и сочинениях В. А. Озерова» и сделал пометки на полях. Много замечаний, иногда очень существенных (например: «Поэзия выше нравственности — или совсем иное дело»). Разбор завершается критическим заключением: «Слог имеет твои недостатки, не имея твоих достоинств. Лучше написать совсем новую статью, чем передавать печати это сбивчивое и неверное обозрение… Слава Озерова уже вянет — а лет через 10… совсем исчезнет».

И наконец, известно, что в этот день Пушкин познакомился с польским поэтом Адамом Мицкевичем, находившимся в опале и сосланным в Россию.

Адам Бернард Мицкевич (1798–1855) — польский поэт, политический публицист, деятель польского национального движения. Оказал большое влияние на становление польской и белорусской литературы в XIX веке.

Вечером 25 сентября 1826 года Пушкин второй раз читает «Бориса Годунова» у Веневитиновых в Кривоколенном переулке. Его слушают, кроме хозяйки дома Анны Николаевны Веневитиновой, только П. А. Вяземский и В. Д. Карнильев (Корнильев), управляющий делами и именьями князей Трубецких. М. П. Погодин приглашение на вечер не получил и записал в своём дневнике: «Нет, не шлёт за мною Веневитинов. Перечитал с большим удовольствием Пушкина… Пушкин поэт чувства, Шиллер — мысли».

Вместе с тем над Пушкиным вновь повисла угроза дарованной ему Николаем I «свободы». В сентябрьские дни проходило расследование и суд над штабс-капитаном Александром Ильичом Алексеевым, у которого были найдены запрещённые стихи неизвестного автора «На 14 декабря». Николай I повелел предать его военному суду за то, что тот не имел права держать у себя в тайне от начальства такие бумаги, которые, «по содержанию своему», говорят о злодеях, покушавшихся 14 декабря 1825 года на разрушение «всеобщего спокойствия». Л. А. Молчанов обвиняется в том же и в распространении преступного свойства рукописей. А. Ф. Леопольдова и Пушкина решено привлечь по «соприкасательству» к этому делу. В тот же день И. И. Дибич отправил отношение великому князю Михаилу Павловичу об учреждении суда над А. И. Алексеевым. Через несколько дней состоявшийся суд на А. И. Алексеевым приговорил его к смертной казни.

Доказательств о «соприкасательстве» Пушкина к написанию стихотворения «На 14 декабря» не было найдено, но возможность этого ещё некоторое время обсуждалась среди российских обывателей. Так, например, в конце сентября московский чиновник Александр Яковлевич Булгаков в письме брату Константину в Петербург пишет по поводу дела А. И. Алексеева, что тот не может вспомнить, «от кого получил стихи эти мерзкие», хотя отец, к которому он был приведен, «угрожал ему проклятием». Дальше Булгаков сообщает городские вести: «Все утверждают, что стихи Пушкина, однако же надобно это доказать и его изобличить. Когда-нибудь доберутся и до источника».

26 сентября 1826 года русский художник французского происхождения Иосиф-Евстафий Вивьен нарисовал по заказу самого Пушкина вот этот портрет поэта — первый из его портретов после возвращения из ссылки (бумага, итальянский карандаш).

Спокойно и достойно взирает Александр Сергеевич на всех нас: уже пережиты Южная ссылка, ссылка в Михайловское, гибель друзей-декабристов…На сердце тяжесть от судеб знакомых и товарищей, сосланных в Сибирь. Куда далее проложить свой путь? И этот немой вопрос прекрасно передает Вивьен на портрете, а также и стихотворение А. С. Пушкина «Пророк», написанное в том же 1826 году:

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».

В этот же день, 26 сентября, Зинаида Александровна Волконская послала записку Петру Алексеевичу Вяземскому: «Дорогой Князь, приходите в воскресенье обедать ко мне, непременно; я кое-что прочту, что, Вам, надеюсь, понравится. Если мотылёк Пушкин уловим, привезите его ко мне. Быть может, он думает, что найдёт у меня многочисленное общество, как в последний раз, когда он был. Он ошибается, скажите ему это и приведите его обедать. То, что я буду читать, ему тоже понравится…».

Интересно, что же такое задумала прочитать З. А. Волконская?

27 и 28 сентября 1826 года не были отмечены сколь-либо значимыми событиями в жизни Пушкина в Москве, а 29 сентября 1826 года Пушкин в третий раз за сентябрьские дни прочитал свою трагедию «Борис Годунов», на сей раз у П. А. Вяземского в присутствии Ивана Ивановича Дмитриева, Дмитрия Николаевича Блудова и нового знакомого Александра Яковлевича Булгакова. С первыми двумя Пушкин был знаком с детства, он встречал их в доме своих родителей и у дяди Василия Львовича Пушкина. А с А. Я. Булгаковым познакомился впервые здесь, в московском доме Вяземских.

Александр Яковлевич Булгаков (1781–1863) — русский дипломат, сенатор, московский почт-директор. В его обширной переписке, по словам П. А. Вяземского, отразились «весь быт, всё движение государственное и общежительное, события, слухи, дела и сплетни, учреждения и лица, с верностью и живостью».

По большому счёту, знакомство Пушкина с Булгаковым не вылилось затем в установление дружественных, не говоря уж о доверительных отношений. Сразу же после прослушивания «Бориса Годунова» в письме брату, К. Я. Булгакову, А. Я. Булгаков отзовётся о пушкинской трагедии не без иронии: «…он <Пушкин> шагает по-шекспировски, не соблюдая никакого единства и позволяя себе всё…». И. И. Дмитриев, по словам Вяземского, проявил «большую терпимость и уступчивость».

В последующие годы Пушкин и Булгаков встречались несколько раз, однако их отношения не выходили за рамки обычного светского знакомства. Через восемь лет случился эпизод, после которого даже светское знакомство между ними стало невозможным. Будучи московским почт-директором, А. Я. Булгаков перехватил письмо Пушкина к жене от 20—22 апреля 1834 года и переслал его Бенкендорфу, а последний представил царю. Пушкин записал в своём дневнике по поводу этого случая: «Московская почта распечатала письмо, писанное мною Н‹аталье› Н‹иколаевне›, и, нашед в нём отчёт о присяге в‹еликого› кн‹язя›, писанный, видно слогом неофициальным, донесла обо всём полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо г‹осудар›ю, который сгоряча также его не понял».

В этот же день, 29 сентября 1826 года, Павел Алексеевич Вяземский написал Александру Ивановичу Тургеневу и Василию Андреевичу Жуковскому в Германию первое письмо по возвращении в Москву. Главная новость, им сообщаемая: «Пушкин здесь и на свободе». Рассказав об аудиенции у императора, о следствии по делу об элегии «Андрей Шенье», об освобождении Пушкина от цензуры, Вяземский сообщил о впечатлении, произведённом на него «Борисом Годуновым» и главами «Евгения Онегина», во всём он видит возмужание таланта и высокое мастерство: «Зрелое и возвышенное произведение… ум Пушкина развернулся не на шутку, мысли его созрели, душа прояснилась, он в этом творении вознёсся на высоту, которой он ещё не достигал».

30 сентября 1826 года у Пушкина в гостях был Михаил Петрович Погодин, вновь говорили об издании журнала, и на сей раз соглашение достигнуто. Погодин отметил в своём дневнике: «Пушкин журнал благословляет».

А ещё в этот день у Вяземских состоялся обед, на котором присутствовали Пушкин, его дядя В. Л. Пушкин, тётка Е. Л. Сонцова и её муж М. М. Сонцов. Их П. А. Вяземский специально собрал вместе, чтобы разрешить проблему примирения Пушкина с отцом, и привлечь старших родственников к участию в этом, то есть помочь склонить к миру Сергея Львовича Пушкина с сыном.

Ссора отца и сына Пушкиных случилась в 1824 году в Михайловском. Их отношения и до этого были не очень тёплыми и дошли до конфликта после того, как полиция Москвы вскрыла письмо, где Александр Сергеевич Пушкин говорил о своём увлечении «атеистическими учениями». Это стало поводом к его отставке и ссылке в Михайловское, где он провёл два года.

Отец, Сергей Львович, встал на сторону правительства. Он не желал слушать объяснений Александра и открыто заявлял, что своим «атеистическим ядом» тот травит других детей, развращая их ум. События эти лучше всего изображены самим Пушкиным в его письме к В. А. Жуковскому от 31 октября 1824 года:

»Милый, прибегаю к тебе. Посуди о моём положении. Приехав сюда, был я всеми встречен как нельзя лучше, но скоро всё переменилось. Отец, испуганный моей ссылкою, беспрестанно твердил, что и его ожидает та же участь: Пещуров, назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить Отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче, быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность Отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать. Отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я всё молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к Отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился. Я поклонился, сел верьхом и уехал. Отец призывает брата, и повелевает ему не знаться a vec ce monstre, ce fils dênaturê… (с этим чудовищем, с этим сыном-выродком…) (Жуковский, думай о моём положении и суди). Голова моя закипела. Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю всё, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить. — Перед тобою не оправдываюсь. Но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников Сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырём. — Не говорю тебе о том, что терпят за меня Брат и Сестра — ещё раз спаси меня. А.П.

Поспеши: обвинение Отца известно всему дому. Никто не верит, но все его повторяют. Соседи знают. Я с ними не хочу объясняться — дойдет до Правительства, посуди, что будет. Доказывать по суду клевету Отца для меня ужасно, а на меня и суда нет. Я hors la loi… (вне закона…)».

Дальнейшие подробности этой истории не выяснены. Во всяком случае, она кончилась тем, что Сергей Львович уехал с семьёй из Михайловского в Петербург, оставив Пушкина в Михайловском наедине с няней.

И вот теперь друг Пушкина П. А. Вяземский с привлечением старших Пушкиных вознамерился помирить отца с сыном. Ему это сделать, судя по всему, не удалось, хоть об этом и просили старшие Пушкины в письмах к Сергею Львовичу. Известно, что через две с небольшим недели, 17 октября 1826 года, Сергей Львович Пушкин, отвечая из Петербурга на попытки брата Василия Львовича и своего зятя Матвея Михайловича Сонцова примирить его с сыном после разрыва отношений в Михайловском в 1824 году, написал письма им обоим, в которых, хотя и жалуется на »ненависть» и неблагодарность сына, который «мог в минуту своего счастия», зная, что родители хлопотали о его прощении, «отрекаться» от отца, хотя и не верит «что Александр Сергеевич почувствует когда-нибудь свою неправоту» и снова вернётся в родительский дом, однако уверяет, что в нём самом нет ненависти и вражды, и он относится к сыну «с евангельской любовью». Известно также, что письма Сергея Львовича были распечатаны на почте, и копии с них доставлены в III Отделение.

Вновь общаться отец с сыном начали только через четыре года уже после женитьбы Александра Сергеевича на Наталье Николаевне Гончаровой.

И ещё 30 сентября 1826 года из Цензурного комитета была возвращена для внесения поправок рукопись Пушкина «Две повести. «Граф Нулин» и «Братья разбойники»; в книге получения расписался С. А. Соболевский, оставив запись: «Для поправки получил я же Соболевский».

Октябрь 1826 года вплоть до отъезда Пушкина из Москвы 2 ноября был не столь богат на события, связанные с его пребыванием в Москве. Он был заполнен, в основном, деловыми встречами поэта с целью обсуждений возможностей публикации его произведений в журналах и в отдельных изданиях. Он часто встречался для этого с Николаем Петровичем Погодиным, составляя вместе с ним содержание первого номера будущего журнала «Московский вестник», через Соболевского общался с цензором И. М. Снегирёвым, навещал издателя «Московского телеграфа» Николая Алексеевича Полевого и помогавшего ему брата Ксенофонта Алексеевича Полевого, посредством писем общался с издателем альманаха «Литературный Музеум на 1827 год», обещая прислать для печати в альманахе свои стихи.

В журнале «Московский телеграф» несколько раз были опубликованы объявления о том, что находящийся в Москве А. С. Пушкин издаёт вторую главу «Евгения Онегина» и поэму «Граф Нулин», и выражено пожелание, чтобы скорее были изданы другие важнейшие его творения: «Цыганы» и «Борис Годунов».

В октябре продолжилось знакомство Пушкина с Адамом Мицкевичем. 4 октября он навестил Пушкина вместе с С. А. Соболевским. А 29 октября 1826 года Зинаида Александровна Волконская устроила в честь Пушкина вечер в связи со скорым его отъездом из Москвы. На этом вечере Адам Мицкевич прочитал посвящённую Пушкину импровизацию, которая привела его в восторг. Вспоминая этот эпизод, много позже А. Е. Ордынец написал в одном из своих писем: «Во время одной из таких импровизаций в Москве Пушкин… вдруг вскочил с места и, ероша волосы, почти бегая по зале, восклицал: «Quel genie! Quel feu sacré! que suis-je auprès de lui? „Какой гений! Какой священный огонь! что я рядом с ним?)“, — и, бросившись Адаму на шею, обнял его и стал целовать как брата. Я знаю это от очевидца. Тот вечер был началом взаимной дружбы между ними…»

Ниже приведена репродукция картины художника Г. Г. Мясоедова на почтовой открытке, на которой изображён момент чтения Адамом Мицкевичем импровизации в честь Пушкина на вечере в салоне Зинаиды Волконской. Картина была написана в 1899 — 1905 годах, и её оригинал находится в собрании Всероссийского музея А. С. Пушкина в Санкт-Петербурге.

Из публичных встреч Пушкина можно ещё отметить, что 12 октября 1826 года в доме у Веневитиновых Пушкин при большом стечении слушающих вновь читал «Бориса Годунова». Перед этим он прочитал слушателям «Песни о Стенке Разине» и, по выражению М. П. Погодина, описавшего это событие, «привёл нас в восхищение». А «Годунова» в тот день слушали: все Веневитиновы, М. П. Погодин, С. П. Шевырёв, братья И.В. и П. В. Киреевские, братья А.С. и Ф. С. Хомяковы, В. П. Титов, A. M. Кубарев, И. С. Мальцев, Н. М. Рожалин, В. И. Оболенский, З. А. Волконская и другие, всего слушателей было около сорока человек.

После чтения трагедии Пушкин, вдохновлённый общим восхищением, «начал рассказывать о плане для «Дмитрия Самозванца» и «о палаче, который шутит с чернью, стоя у плахи на Красной площади в ожидании Шуйского». Это тоже цитата из дневника М. П. Погодина.

На следующий день, 13 октября 1826 года, Пушкин вновь в доме Веневитиновых — на чтении А. С. Хомяковым трагедии «Ермак», привезённой им из Парижа. М. П. Погодин писал впоследствии: «На другой день (после чтения „Бориса Годунова“) было назначено чтение „Ермака“… Ни Хомякову читать, ни нам слушать не хотелось, но этого требовал Пушкин. Хомяков чтением приносил жертву».

Алексей Степанович Хомяков (1804 — 1860) — русский поэт, художник, публицист, богослов, философ, основоположник раннего славянофильства.

А. С. Хомяков получил домашнее образование. В 1821 году сдал экзамен на степень кандидата математических наук при Московском университете. В 1822 году определился на военную службу. В 1825 году временно оставил службу и уехал за границу; занимался живописью в Париже, написал историческую драму «Ермак». В 1828 — 1829 годах участвовал в русско-турецкой войне, после окончания которой вышел в отставку и уехал в своё имение, решив заняться хозяйством. Сотрудничал с различными журналами. В 1836 году обвенчался с сестрой Н. М. Языкова, Екатериной Михайловной.

Встречи Хомякова и Пушкина были довольно частыми вплоть до отъезда Хомякова на русско-турецкую войну. К октябрю 1826 года относится ещё одна встреча Пушкина с Хомяковым. Она состоялась 24 октября 1826 года, когда Пушкин пришёл в гости в дом Хомяковых на Петровке. В ходе реставрационных работ, проведенных в 2010 — 2011 годах, были полностью воссозданы исторические фасады здания, которое в течение XIX и XX веков неоднократно перестраивалось. В настоящее время восстановленное здание выглядит следующим образом:

В этот день у Хомяковых проходил торжественный обед по случаю основания журнала «Московский вестник». Редактором журнала был М. П. Погодин, который проявил чудеса дипломатии и коммерческой жилки при основании журнала. Первый выпуск открывали главы из «Бориса Годунова». Но и Хомяков не был забыт. Его стихотворение «Заря» открывало поэтическую часть.

К слову сказать, дом Хомякова помнит не только Пушкина, но и Языкова с Гоголем, с которыми дружил Алексей Степанович. Не просто дружил при жизни, они даже изначально все были похоронены рядом в Даниловом монастыре. Пока советская власть не решила перезахоронить их на новом Новодевичьем кладбище. Но это уже другая история.

26 октября 1826 года у Пушкина был творческий день. После перерыва он вновь обратился к своей рабочей тетради и записал карандашом набросок главных идей «Записки о народном воспитании», её канвы, включающей разметку некоторых материалов, уже написанных прежде. Написал чернилами стихотворение «Няне», оставшееся неоконченным:

Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя!
Одна в глуши лесов сосновых
Давно, давно ты ждёшь меня.

Ты под окном своей светлицы
Горюешь, будто на часах,
И медлят поминутно спицы
В твоих наморщенных руках.

Глядишь в забытые вороты
На чёрный отдалённый путь:
Тоска, предчувствия, заботы
Теснят твою всечасно грудь.
То чудится тебе…

Дописал строфы XXV и XXVI пятой главы «Евгения Онегина», причём к начальному четверостишию XXV строфы сделал примечание: «Пародия известных стихов Ломоносова». Набросал портрет Амалии Ризнич и автопортрет верхом на лошади:

Амалия Ризнич — итальянка, дочь венского банкира Риппа, первая жена одесского негоцианта сербского происхождения Ивана Ризнича. Пушкин познакомился с ней в Одессе, где та проживала с весны 1823 по май 1824 года. Любвеобильный поэт, конечно же, увлёкся Амалией, посвятил ей в 1823 году стихотворение «Простишь ли мне ревнивые мечты…», но увлечение это было недолгим. Прошло совсем немного времени, и Пушкин, словно забыв об Амалии, начал посвящать стихи Елизавете Воронцовой.

Жизнь Амалии оказалась недолгой: в возрасте двадцати с небольшим лет она скончалась в Италии. Причиной столь ранней смерти стала чахотка.

По-видимому, мысль о смерти Амалии Ризнич не давала Пушкину покоя, раз он в октябре 1826 года вспомнил про неё и нарисовал её портрет.

Можно ещё отметить, что в конце октября в доме З. А. Волконской Пушкин общался с К.-А. Воше, секретарём графа Лаваля (отца Е. И. Трубецкой), который, совершив нелегальную поездку в Сибирь, на несколько дней остановился у Волконской. Через несколько недель он собирался сопровождать готовящуюся ехать вслед за мужем на каторгу в Сибирь Екатерину Ивановну Трубецкую.

2 ноября 1826 года Пушкин выехал из Москвы и направился в Михайловское, проехав через Чёрную Грязь, Клин, Тверь и Торжок. Так закончился первый из пятнадцати периодов проживания Пушкина в Москве. Впрочем, следующий период наступил уже совсем скоро — 19 декабря того же 1826 года. Но об этом я, может быть, напишу как-нибудь в другой раз…

Теги: Культурно-познавательный туризм, Самостоятельные путешествия